«Город — почти что клеймо. Этот город — как рана»

Со времён XIX века Владивосток вдохновлял мастеров слова на литературные подвиги. 2 июля мы отметим очередную годовщину любимого города. По этому случаю приморские поэты — патриархи и молодое поколение — представляют сегодня на страницах газеты своё видение родного края. Их герои — люди, киты, тигры, море, новопоселенцы и даже окна, через которые многое можно увидеть и понять...

Борис ЛАПУЗИН

Владимир Арсеньев

 

Владимир Арсеньев,

писатель, учёный,

Открытием мира

тайги увлечённый,

Он был очарованный

Дальним Востоком,

Провидел в своём

постиженье глубоком,

Что будут решать

все проблемы народы

Во взаимосвязи

людей и природы;

Что щедрым своим

содержаньем живучим

Природа и кормит,

и лечит, и учит;

Что каждый кедровник

отстаивать нужно

На северной сопке,

в распадке ли южном;

Что общая важная

наша забота —

Сберечь горностая,

горала, енота;

Что в круговороте

природном едины

И лось, и медведь,

и пролёт лебединый;

И рябчик, и кречет,

и тигр уссурийский,

И дуб, и берёза,

и стланничек низкий;

Что нет среди флоры

и фауны лишних;

Что сам человек лишь —

безжалостный хищник;

Что сам человек

ради благ и комфорта

Сжигает, и рубит,

и губит упёрто;

Что гибель природы —

падение в бездну,

Где звери исчезнут

и птицы исчезнут;

Что если исчезнут

и звери, и птицы,

То жизнь на планете

Земля прекратится…

Так думал, наверно,

Владимир Арсеньев

В тайге у костра

на закате осеннем.

Сергей НЕЛЮБИН

Шашлык у Камиля, морепродукты, вай-фай.

А впрочем, и это не пригодится

В моей виртуальной истории,

И можно вполне обойтись кока-колой и пиццей...

Когда я иду разговаривать с морем.

Зачем мне Вай-фай...

Инфа о Камиле:

Басмак из Коканда на юге Ферганской долины

Свой Шёлковый путь завернул на Японское море,

Теперь здесь успешно торгует чилимом, вай-фаем, свининой

и пловом, и пивом торгует, и видом на синее море....

Туман над заливом. Мокрые камни. Песок.

В тумане летит чёрно-белая птица,

Садится на серую воду легко,

И, как перевёрнутая страница,

Волна накрывает следы не моих каблуков...

Жестокий июль не щадит ни своих, ни приезжих,

Ломая зонты, он проходит по головам

Тяжёлым дождём вдоль восточного побережья,

Где море волнуется раз, и море волнуется два.

Где все телефоны вне доступа — не дозвониться

До малой Курильской гряды и от Малой Курильской гряды,

Где есть только море и я, кока-кола и пицца,

Где Вечный Камиль переходит залив, не касаясь воды...

Валерия ФЕДОРЕНКО

Мне снилось, что нынче ночью люди убили кита.

Послушай, мне снилось, он плакал, и плакали города

на шершавой его спине.

И солнце лежало рыжим камнем на каменном дне.

И соседская девочка ходила на берег петь песню киту.

Боцман был зол, капитан был пьян,

был по колено команде весь Мировой океан,

ром был горек, и доля кита горька.

У гарпунёра не билось сердце и не дрожала рука.

И море алело на тысячу миль вперёд,

И алые юбки поэтому были в моде.

Мне снилось, что люди любили друг друга, убив кита.

И жили уже без кита.

И были сиротами, и скитались.

... Радость моя, в нашу бухту сегодня зашёл кит.

Это видели чайки и видели рыбаки.

Это видели вёсла на пристани, рында на сейнере, люди в порту.

А от дурного морока осталась лишь песня, что девочка пела киту.

Я буду петь её нашей дочке, не отпуская её рукИ.

Буду петь ей каждую Божью ночь.

***

Здравствуй, душа моя. Я живу на границе с Китаем.

Тут зима. Я зимую. Я стала покорная и простая.

Запах красного перца — такая уж тут граница —

запах живой наваги, жареного минтая,

имбиря и пряностей. Улица, снег, больница.

Запятая, душа моя, каждый твой след — запятая.

До середины зимы даже птицы не долетают,

эту зиму, душа моя, не перелетают птицы.

В ночь на пятницу звёзды катятся, спать — не спится.

У чёрной речки сидит старик и забывает лица.

Что мне снится? Всё ласточки да прибои.

Снятся люди и рыбы. Снится, как воют волки.

Так, душа моя, эту зиму и коротаю…

А сегодня я буду держать тебя за руку.

Слышишь, душа моя, я буду держать тебя за руку.

Держать бесконечно долго.

Дарья УЛЬКИНА

Понаехавшим посвящается

В первый шагали с надеждами и цветами,

После седьмого — сбегали за гаражи.

В городе детства — ты глянь — под босыми ногами

Слава шахтёрская угольной пылью лежит.

В городе тьма. Беспробудно и перманентно.

Светом хватают тебя за лицо фонари.

«Господи, если ты есть — помоги мне уехать.

Я бы тогда стал добрее и бросил курить».

Здравствуй, морской! Мы твои теперь. Будем знакомы.

Выгрызли путь и припали губами к воде.

Чтобы приехать домой — уезжали из дома,

Невозвращения дав бессловесный обет.

Вот мы. По-хамски бедны. Социально раздеты.

Вечно ловцы синих птиц и мальчишек во ржи.

Кровь твоих улиц: бродяги, студенты, поэты.

Негде порой ночевать нам и некуда жить.

Это конечная. Дальше — лишь даль океана,

Медь на глазницах и в глотке морская вода.

Город — почти что клеймо. Этот город — как рана.

Можешь уехать. Но он из тебя — никогда.

Думал о Питере. Но эмигрантскую цену

Нечем платить — ведь души не продашь во второй.

Тушишь бычок о рябую гаражную стену.

Рельсы дымятся.

Ты молча шагаешь домой.

***

недавно мой друг приехал из санкт-петербурга,

пошёл в магазин, вернулся, сказал мне: «бейба,

я хотел купить нам с тобой на ужин по бургеру,

но денег хватило только на булку хлеба.

в ценах на огурцы всегда были трёхзначные числа?

если честно, физически трудно свыкнуться с мыслью,

что я здесь когда-то жил исключительно на стипендию.

систа, если дорога так камениста, не настало ли время прыгнуть в вагон

и уехать вон

в неизведанном направлении?».

я, отвечая, давилась огрызками фраз.

мы уезжали тысячи тысяч раз:

в эсэсэсэр, сэшэа, фээргэ и прочие метрополии,

внутреннюю монголию,

в страну магнолий, где плещет море,

в страну без напрягов и горя.

мы

в головах своих все — магелланы, колумбы и скотты.

мысли трясутся, как дембеля в плацкарте,

и накоплены тысячи миль на фантомных картах,

и сухпайки опротивели до икоты.

я же реально вырвалась за черту:

была и в берлине,

и в амстердамском порту,

осоловело глядела на амальгаму луж

с мулен руж.

и не нашлась ни одна, ни одна, ты слышишь, страна,

где бы мой якорь мог докоснуться дна.

впрочем, я вру. было. но полстраны:

полуразрушенный пирс в полузабытом апсны,

полугрузинское, полусоветское — хрен разберёшься, но —

это оно.

где мы плывём за буйки, хоть и запрещено —

это оно.

где финансирование прекращено —

это оно.

где ушанка и кимоно — для тебя всё одно —

это оно.

где не знаешь, то ли тоскливо, то ли смешно —

это оно.

логистические издержки —

это оно.

точечная застройка —

это оно.

последствия ледяного шторма —

это оно.

жизнь как преодоление —

это оно.

вера как издевательство —

это оно.

несовершенное законодательство —

это оно.

мы ненавидим это большое оно,

но нас здесь держит только оно одно.

потому что даже чтоб просто добраться до дома,

нам нужны очень сильные ноги и грубая кожа.

мы живём по-другому, мы скроены по-другому,

и у нас здесь свои хороводы, другие песни.

да, здесь хуже, грязней, неуютней, блевотней, дороже…

но интересней.

нам, сука, здесь интересней.

Татьяна ВОЛОШИНА

Ночные окна Владивостока

Сколько окон! Сколько судеб!

И любовь, и нелюбовь,

И разлуки, и свиданья,

И болезни всех сортов,

И болезни, и печали,

Пораженья, и тоска,

Память, мысли, состраданья,

И смертельная доска…

Радость, слёзы, смех и правда

И предательство порой

Трусость, пьянство,

Зависть с блудством,

Мат, курение, разбой…

И стихи — полёт душевный —

Чистый, светлый, как роса!

Слово — звонкое такое!

И лучистые глаза,

Как огни во тьме кромешной,

Как открытое окно!

Загляни, мой друг сердечный,

Счастье, милый, здесь оно!

Ты найди средь тысяч окон

То одно, моё окно,

Где любовь, покой, надежда,

Вера, искренность, добро.