Прости, дед!

Со слезами на глазах, этот праздник

Вот опять весна, вот опять парад, и всё такое парадное, пафосное, официальное. Это День Победы, и это мы — празднуем, вспоминаем, поминаем. А что широко и громко, так это, как привыкли. У каждого поколения свои песни и свои парады. История страшного военного времени тоже своя, очень личная. 

Мой дедушка воевал, в 1943-м был ранен и комиссован. Хирург в военном госпитале просто чудом спас ему руку, которую по тогдашним канонам нужно было ампутировать, иначе заражение и смерть. Но дед очень просил не резать, и талантливый врач совершил невозможное. Рука у деда, правда, осталась не работающей, но она была и какие-то функции выполняла. А писать дедушка научился одной левой, и получалось красиво, я помню. И обнимал меня он двумя руками.

Сейчас кажется удивительным, но дед никогда не рассказывал про войну. Никаких ужасающих подробностей. И дело даже не в существовавших в то время запретах. Просто война — это такая страшная, грязная, кровавая история, что настоящие фронтовики об этом даже говорить не могли. В школах — пионерами, октябрятами и дома — с детьми-внуками не делились. Всё только в памяти. Дед всегда потихоньку плакал, когда смотрел военные фильмы по телевизору.

Когда была жива бабушка, 9 Мая они плакали вместе — она, дед и наша соседка баба Груша, которая прошла всю войну то ли санитаркой, то ли медсестрой. Они накрывали стол, не чокаясь, пили водку из гранёных стаканчиков, курили жутко вонючий «Беломор» и пели военные песни*. «На позицию девушка провожала бойца, тёмной ночью простилася на ступеньках крыльца…» «Бьётся в тесной печурке огонь, на поленьях смола, как слеза…»

«Зачем ты плачешь, дедушка?» — спрашивала я, забравшись к нему на колени, и всё стирала-стирала мокрый след у него со щеки.

Дед ушёл на войну, а моя бабушка с тремя детьми осталась в Орле. Город оккупировали, немцы заняли добротный дом нашей семьи, а бабушку с ребятишками выставили в летнюю кухню. К детям они относились хорошо, особенно к моей будущей матери. Она была очень красивая, светловолосая, с синими глазами, и звали её немецким именем Клара. Как рассказывала бабушка, немцы просто таяли, увидев её. Только и слышалось: Клара, Клара, а один называл Гретхен, как свою дочку, которую она ему очень напоминала. Матери постоянно что-то перепадало — еда, сладости, подарочки. Хорошее отношение к девочке перекинулось на всю семью. Немцы никого не обижали, не издевались, как это было с другими людьми.

Но однажды случилось страшное. У бабушки был кот Партизан. Кличку, не задумываясь, дали ещё до оккупации Орла. И вот кот этот куда-то пропал. Дети стали носиться по двору с криками: «Партизан, Партизан, где ты?» Немцы услышали, тоже закричали, засуетились. Схватили бабушку, привели в избу, поставили у большущей русской печки, и всех трёх несмышлёнышей туда же. Они, ничего не понимая, прижались к бабушке.

«Говори, швайне, где партизан прячешь? — заорал старший. — Какие партизаны, вы о чём? — пролепетала бабушка. — Говори!!»

Бабушка подумала про кота, но не успела ничего сказать. Немцы начали палить в неё. Пули свистели над головой, вокруг головы, ударяли в печь. Жутко кричали дети. Бабушка не проронила ни звука.

«Дядя, это нашего кота так зовут — Партизан», — заикаясь, смог выкрикнуть старший сын. Стрельба прекратилась.

Утром моя черноволосая красавица-бабушка проснулась совершенно седой, как лунь. Ей было 28 лет. С тех пор в нашей семье у всех ранняя седина. Я резко поседела в 25 лет, сын — вообще в 17. Такая вот штука — гены.

И вошла в меня, на этом самом генном уровне, ненависть к войне. Застряла, как выпущенные в бабку пули в русской печи.

А здесь же, рядом, любовь — к своим родным и ко всем, чью жизнь навсегда искорёжила война. И какая-то щемящая тоска, что не успела что-то важное сказать и сделать для них.

Раньше во Владивостоке была потрясающая традиция. 9 Мая, во время митинга у памятника Борцам за власть Советов, все горожане — от мала до велика, простые люди и местные бонзы, преклоняли колени. Прямо там, где стояли. И, кажется, слышно было, как на всю площадь стучат наши сердца.

Ушла традиция. Навсегда, как уходят от нас ветераны той великой войны.

Прости, дед. Я люблю тебя.