Русские поселения на побережье Маньчжурии

Владивосток в 1861 году. Новые крупицы знаний о возникновении и первичном обустройстве дальневосточного форпоста

Продолжение и окончание. Начало публикации читайте в № 34 ДВВ от 21 августа.

На ноябрь 1861 года (и, вероятно, с тех пор ничего не изменилось) русский пост в гавани Владивосток состоял из девяти деревянных и одного глинобитного домов, в которых проживали два офицера и семьдесят нижних чинов. Жизнь этих несчастных людей была печальна, и я не мог не сожалеть об этом, как, впрочем, и не восхищаться тем, с какой безропотной стойкостью они переносят своё изгнание.

Рудольф Линдау

Как только «Сент-Луис» бросил якорь и на воду была спущена шлюпка, мы покинули пароход, а едва ступили на берег, как увидели, что из весьма добротного строения вышел молодой человек^[1] в форме военно-морского офицера и стал приближаться к нам быстрым шагом. В его обращении сквозила учтивость, но она была и чопорной, и угодливой одновременно, что свойственно некоторым сословиям русского общества. Он пригласил нас посетить его жилище, которое представляло собой крытый соломой дом с прочными глинобитными стенами: матрос отворил дверь, отдал нам честь и провёл в гостиную. Это была низкая беленная известью комната с огромной печью; окна закрыты, а все щели и пазы заклеены широкими полосками бумаги; дверь обшита толстым шнуром — должны стоять уж очень крепкие морозы, чтобы можно было почувствовать холод в столь плотно закупоренном помещении. Внутри, разливаясь густой жарой, царила тяжёлая удушливая атмосфера, которая неминуемо приводит к праздности. Обстановка не отличалась изысканностью: примерно посередине комнаты стоял покрытый старым ковром круглый стол; на столе — стаканы и чашки, сигары и папиросы, открытая книга и несколько газет; позади стола располагался местами протёртый диван; в другом углу помещения находился квадратный столик для письма, а под ним — наподобие ковра — лежала великолепная медвежья шкура, на которую ещё не ступала нога человека; на стене над письменным столом висела книжная полка с трактатами по навигации и метеорологии, а также несколькими французскими романами. Возле окна стоял ещё один стол, явно сработанный руками какого-то матроса, и на этом грубом предмете мебели, как и на подоконнике, в полном беспорядке были разбросаны форменные головные уборы, кисет табака, коробки из-под сигар и несколько разрозненных томов Пушкина, Гоголя, Лермонтова и Крылова. Вдоль стен, чередуясь с фотографическими портретами родителей и друзей хозяина дома, висели скверные репродукции с изображением царя и членов императорской семьи. Один конец комнаты украшал целый оружейный арсенал: он состоял из хорошей винтовки, револьвера, двух офицерских сабель, пары пистолетов, пары шпор, хлыста, фуражки и подзорной трубы, а довершали это собрание совершенно обычные барометр (справа) и термометр (слева).

Молодой человек Константин Станюкович. Моряк и писатель
Фото: audiostories.ru

Молодой человек оказался радушным хозяином: он угостил нас сигарами и папиросами, приказал подать вина, ликёру и чай и, прежде чем сам уселся на самый неказистый стул в комнате, заботливо разместил нас на диване и большом удобном кресле, которое также было частью обстановки. Вскоре в помещение вошёл ещё один молодой человек — офицер небольшого местного гарнизона. Он исполнял обязанности начальника^[2] над постом Владивосток и был единственным в этой глуши сослуживцем нашего хозяина. Возраст начальника не превышал тридцати лет от роду. Его живое, умное лицо было подёрнуто пеленой скуки от проживания в замкнутом мирке. Однако он не высказал ни единой жалобы по поводу своей печальной участи. Внимательно выслушав наши новости, он рассыпался в благодарности за пачку подаренных ему английских и французских газет: в течение четырёх месяцев они не получали никаких известий из внешнего мира, более того, последние новости, о которых они были осведомлены, датировались почти годовой давностью^[3]. Мои спутники изъявили желание отправиться на охоту, и он вызвался их сопроводить. Я же остался наедине с его заместителем. Это был подросток, вряд ли достигший возраста двадцати лет. Он выглядел больным и усталым, но, когда я решил расспросить его об особенностях его жизни, он отказался признавать, что его одолевает скука. По его словам, «скучать без работы не приходится: необходимо следить за поведением нижних чинов, строительством новых жилых помещений, возделыванием полей и огородов. Всё это требует времени, и мы его не жалеем, потому что всё, что мы делаем, мы делаем не спеша, без напряжения. Если позволяет время года, можно отправиться на прогулку вглубь побережья или пойти на охоту. Здесь немало и зверя, и птицы: кроме куропаток, уток, бекасов и фазанов водятся зайцы, лисы и горностаи, а в удачный день можно добыть медведя или встретить тигра^[4]. Зимой здесь стоят сильные морозы и выпадает много снега, который запирает нас в жилищах. Мы никуда не ходим и остаёмся в тепле. Зимние дни коротки, поэтому мы много спим, курим и читаем сколько душе угодно, долго сидим за столом, растягивая удовольствие. Один день сменяет другой, и так незаметно проходят недели и месяцы. Мы почти не развлекаемся, это правда, но и не скучаем — мы находимся в спячке. А потом в одно прекрасное утро в окно заглядывает весеннее солнце, и ты словно просыпаешься от долгого сна и быстро забываешь о том, что шесть месяцев были буквально вычеркнуты из твоей жизни».

По сведениям от русских офицеров, Владивосток считается главной гаванью изо всех владений России на побережье Маньчжурии, потому что представляется легко, без особых усилий, соединить его с рекой Амур и тем самым прикрепить к метрополии. Чтобы добиться этого, достаточно проложить дорогу между рекой Суйфун^[5], которая впадает в гавань Владивосток, и озером Ханка. Тогда по причине того, что порт Николаевск по полгода заперт льдами, суда с назначением в Николаевск сгружали бы товары из Европы во Владивостоке и, наоборот, забирали бы японские и китайские грузы, предназначенные для западной части России. В свою очередь, товары с озера Ханка беспрепятственно переправлялись бы на Амур, который сообщается с указанным озером посредством рек Уссури и Сунгача.

Вокруг Владивостока расстилаются прекрасные луга, а в окрестностях, на полуострове Альберта, растёт отличный строевой лес. Имеются и залежи золота. Однако в настоящее время и луга, и леса, и руды, не востребованы, поскольку Владивосток, как и всë побережье Маньчжурии, совершенно отрезан от торговых сношений с остальным миром, а его население малочисленно и бедно. В самом посту и по соседству с ним проживает несколько сотен самых отъявленных негодяев из числа китайцев: их называют «манзы»^[6]. В основном это преступники, которые бежали из исправительных или военных поселений на севере Китая. Просочившись один за другим в Маньчжурию, они не имеют ни денег, ни семьи и добывают скудные средства к существованию посредством охоты и рыбалки. В ряде мест они объединяются в общины для занятий совместным трудом, но обычно встречаются поодиночке или кучками по три-четыре человека. Между собой они чтут законы гостеприимства, но, будучи изгоями, без жëн и детей, они опустились на самую низкую ступень человеческого существования, где и продолжают оставаться, находясь в состоянии мерзостной порочности. Это стойкие, терпеливые и смирные люди, но при редких сношениях с русскими моряками, которым они продают меха и женьшень, манзы воплощают собой дух торгашества, впрочем, свойственный этому народу в целом. Мне удалось лицезреть несколько манз на борту «Сент-Луиса», куда они доставили меха, желая обменять шкурки на рис или на слитки серебра. На вид они ужасно грязны и безобразны, а в их злобном, испуганном взоре читается что-то звериное. Как сказал нам начальник над постом Владивосток, в общем и целом манзы существа безобидные, правда, доверять их честности ни в коем случае нельзя. Он охотно терпит их присутствие в окрестностях русского поселения, поскольку они всегда готовы оказать посильную услугу за незначительное вознаграждение. Он также добавил, что «эти люди неутомимы и им определённо нравится работать. Если бы была возможность достать манзам женщин и покрыть расходы на их содержание, то вскоре они создали бы мирные общины торговцев и ремесленников. Эти бедолаги ведут суровое и жалкое существование и не ценят достоинств свободы, которую даëт им их кочевой образ жизни. Они усердно исполняют мои поручения, а те из них, кого я держу при себе, несмотря на то, что я ничего не могу дать им, кроме еды и ночлега, считаются самыми удачливыми среди своих соплеменников».

Вечером третьего ноября мы покинули Владивосток, распрощавшись с двумя офицерами, с которыми за короткое пребывание в посту успели установить определённую душевную близость. Они до последнего момента находились на борту «Сент-Луиса», и было понятно, что отбытие парохода причиняет им настоящие страдания. В нашем лице они видели представителей того далёкого мира, где остались их привязанности и мечты, и наш отъезд вновь ввергал их в одиночество и невыносимую скуку, которые застилали всё их однообразное существование. В конце концов они переправились на сушу и, стоя на берегу, неотступно следили глазами за медленным выходом парохода из гавани.

До тех пор, пока мои глаза были в состоянии различать побережье, я видел их неподвижные, словно статуи, стоящие на одном месте фигуры. День быстро клонился к закату, и вскоре они скрылись под сенью ночи, но мысленно я оставался с ними, и мне даже казалось, что я вижу, как молча и в печали они бредут в своё жилище, не в силах отрешиться от воспоминаний, пробудившихся в них за время нашей короткой стоянки.

[Примечание переводчика: В «Воспоминаниях заамурского моряка» Е. С. Бурачёк пишет, что «Двадцатого октября пришёл во Владивосток под американским флагом пароход “St. Louis”, принадлежащий г. Walsh, торговому дому в Нагасаки. Судно это имело всю необходимую провизию для морских судов и отправилось по нашим постам, чтобы снабдить военные суда, если где найдёт их, и в то же время под рукою собрать сведения о морских червях и капусте, которыми изобилуют берега, занятые нами. Воспользовавшись его приходом, я приобрёл, насколько хватило денег, разной провизии, оставив несколько десятков долларов на покупку быков. Двадцать второго это судно ушло под парами в море. На этом судне приходил сам Walsh, американец, весьма образованный, любезный человек. Два дня, проведённых с ним, несколько отвели душу, совершенно погрузившуюся в изучение местности и китайского языка».]

Русский залив Ольги, он же гавань Сеймура на британских картах, лежит между 38°46' северной широты и 135°19' восточной долготы, на расстоянии ста девяноста миль от Владивостока. За всё время перехода наши взоры ни разу не упускали из виду побережье Маньчжурии. Оно состоит из непрерывной цепи гор высотой около пятисот метров, при этом одна цепь соединяется с другой, гораздо более высокой цепью, хребет которой покрыт снегами, а вершины теряются в облаках. Сами горы представляют собой тёмные, крутые, бесплодные скальные образования, кое-где увенчанные скоплениями деревьев. Склоны покрыты обширными пятнами желтоватого мха и чахлым лесом, и нигде не видно ни следа человеческого жилья. Береговая черта, изрезанная бесконечными изгибами бухточек и небольших заливчиков, тоже безлюдна, и вся округа дышит унынием и бесприютностью. Залив Ольги превышает две мили в длину и полторы мили в ширину, это хорошее убежище для судов в случае непогоды, за исключением сильных ветров с юго-востока. Проход в гавань прост и безопасен; по его краям стоят отвесные скалы, а на входе лежит голый и бесплодный гранитный остров Бридона^[7]. Окрестности залива Ольги напоминают Владивосток: зимой одиночество и скука окутывают его двойным саваном. В северо-западный угол гавани впадает большая река Гильбертовка^[8] — еë глубокое русло проходит между высокими горами, а за несколько километров до устья разделяется на ряд мелководных рукавов. На северо-востоке расположен небольшой внутренний рейд, а перед ним лежит отмель, препятствующая проходу судов с осадкой более пяти метров. По берегам гавани устроен русский пост с населением, состоящим из двух офицеров и сорока пяти нижних чинов — все они проживают в десятке деревянных казарм. Что касается туземного населения в окрестностях залива Ольги, то оно принадлежит к маньчжурскому племени. Если говорить о его нравственных качествах, то они выше, чем у манз из Владивостока. Вместе с тем эти люди столь же бедны, невежественны и дики. Кроме того, они столь малочисленны, что до настоящего времени русские не пожелали вступать с ними в какие-либо сношения.

Карта отошедших России территорий. Розовым цветом — территориальные приобретения после Пекинского договора 1860 года
Фото: Library of Congress

Окрестные земли залива Ольги плодородны. В округе имеются обширные луга, которые могут давать обильные урожаи, и леса, которые могут поставлять деловую древесину и в которых обитают тысячи зверей с драгоценным мехом, так что, проникнув в эти дали, редкий охотник уходит без богатой добычи. Однако краю не хватает связей с Европой и рабочих рук для разработки его богатств. По слухам, правительство России намеревается направить в окрестности залива Ольги несколько сотен поселенцев: правда, огромные пространства, которые могли бы быть подвергнуты разработке, сами по себе являются почти непреодолимым препятствием на пути к воплощению усилий властей. Кроме того, значение залива Ольги далеко уступает особому значению, придаваемому Владивостоку. На обустройство сообщения залива с Сибирью потребуются огромные средства, поэтому рано или поздно поселение будет заброшено, а его жители переедут во Владивосток — единственную гавань в Маньчжурии, которой, по-видимому, предназначено определённое будущее. Жизнь, что протекает в этих местах, чрезвычайно однообразна, в связи с чем её могут вынести лишь обладатели твёрдой и деятельной натуры или варвары, коим чужды потребности и чувства цивилизованных людей.

В заливе Ольги мы повстречали русский пароход «Японец»^[9], который стоит на почтовой линии между Николаевском и Шанхаем. Раз в год он посещает русские посты в Декастри^[10], Императорской гавани^[11], Дуэ^[12], Кусунае^[13], Хакодате, Ольге, Владивостоке и Посьете. «Японец» как раз прибыл из Хакодате, доставив в пост Ольга последние известия, самая свежая из которых была полугодовой давности. Во время плавания от залива Ольги до гавани Хакодате мы попали в жёсткий шторм, который сильно потрепал наш пароход: были сорваны грот-и-фок-мачты. Из-за починки последствий, вызванных морской стихией, мы были вынуждены продлить наше пребывание в Хакодате до пяти недель. Таким образом, у меня появилась возможность добавить некоторое количество новых сведений к тем наблюдениям, что мне удалось собрать во время первого посещения этого города. На этот раз в качестве основного объекта своих исследований я выбрал айнов — древнейших насельников острова Иессо^[14], главным городом которого является Хакодате.

Кроме Владивостока и залива Ольги на побережье Маньчжурии и на западной стороне крупного острова Сахалин владения России распространяются на залив Посьета, пост Кусунай, залив Императорская гавань, Дуэ, залив Декастри и Николаевск. В заливе Посьета, лежащем на сорок втором градусе северной широты, обнаружен каменный уголь; Кусунай и Дуэ на острове Сахалин не могут служить убежищем для судов; как в Кусунае (сорок восьмой градус северной широты), так и в Дуэ (пятьдесят первый градус) устроены военные посты: в первом случае для наблюдения за границей с Японией, а во втором — по причине обнаружения там залежей угля.

Императорская гавань — это удобное место для якорной стоянки, но бухта не имеет сообщения с внутренними областями страны, поэтому для охраны поста держат достаточно небольшое воинское подразделение. Залив Декастри на пятьдесят втором градусе считается вторым после Владивостока по значимости изо всех владений России в этих краях: от залива до озера Кизи проложена просёлочная дорога, а от озера можно добраться на челнах до реки Амур. Русские обосновались в Декастри и Императорской гавани в 1854 году, в Дуэ — в 1856 году, в Кусунае — в 1857 году, в Ольге — в 1858 году, и, наконец, в Посьете и Владивостоке — в 1860 году. Необходимость в указанных постах до сих пор не однозначна, поскольку даже единственный крупный русский город в этой части света Николаевск-на-Амуре ещё не приобрёл какого-либо значения для торговли. Владение этими отдалёнными поселениями будет оправданно для России лишь тогда, когда замыслы царского правительства в отношении Китая и Японии приобретут определённую последовательность.

Природные богатства Маньчжурии почти не исследованы, а их извлечение сопряжено с немалыми трудностями. Выше я уже упомянул об угольных залежах в Посьете и Дуэ и могу добавить, что в заливе Ольги обнаружен мрамор, а во Владивостоке — золото. Внутренние области Маньчжурии изобилуют лесом для строительных работ, да и торговля мехом, если ею заняться, могла бы вылиться во вполне удовлетворительные итоги. Самым огромным препятствием в освоении этих обширных земель, препятствием, которое ещё долго останется камнем преткновения, является нехватка населения. На севере края проживают немногочисленные кочевые племена гиляков, тунгусов^[15] и орочей, но уже ближе к заливу Ольги они частично смешиваются с китайцами. Южнее залива Ольги и на самом побережье встречаются только манзы. По подсчётам ботаника Максимовича, всё туземное население Маньчжурии от сорок второго до пятьдесят второго градусов северной широты не превышает и тысячу человек.

Залив Святой Ольги в наши дни
Фото: Василий ЗАЯШНИКОВ

Перевод на русский язык Андрея СИДОРОВА.

---

^[1] Молодой человек — Константин Михайлович Станюкович (1843–1903).

^[2] Начальник — лейтенант Евгений Степанович Бурачёк (1836–1911), с июня 1861 года по май 1863 года начальник над постом Владивосток, в дальнейшем контр-адмирал (1888).

^[3] Давность — Бурачёк лукавил, поскольку, в частности 22.08./03.09.1861-го, во Владивосток с однодневным визитом заходил британский корвет «Инкаунтер».

^[4] Примечание автора: Тигр в этих краях того же вида, что и бенгальский. По крайней мере, так сказал мне учёный-ботаник [Карл Иванович] Максимович [1827–1891], который с большим успехом исследовал Маньчжурию и притоки Амура [в 1855–1857 годах].

^[5] Суйфун — устар. название реки Раздольной; впадает в вершину Амурского залива.

^[6] Манзы — кит. 滿族 (mǎnzú), то есть «маньчжур».

^[7] Остров Бридона — устар. название острова Чихачёва; дано в 1856 году в честь брит. контр-адмирала Элиота/Charles-Gilbert-John Brydone-Elliot (1818–1895).

^[8] Река Гильбертовка — устар. название реки Аввакумовки; дано в 1856 году в честь брит. контр-адмирала Элиота/Charles-Gilbert-John Brydone-Elliot (1818–1895).

^[9] «Японец» — парусно-винтовое транспортное судно, с 1859 года в составе Сибирской флотилии, в 1892 году исключён из состава флота.

^[10] Декастри — устар. название залива Чихачёва на зап. побережье Татарского пролива; дано в 1878 г. экспедицией Лаперуза в честь франц. маршала Лакруа-Декастри/Charles-Eugène-Gabriel de La Croix de Castries (1727–1801).

^[11] Императорская гавань — устар. название залива Советская гавань; дано в 1853 году в ходе Амурской экспедиции 1849–1855 годов в честь императора Николая I (1796–1855).

^[12] Дуэ — устар. название залива Александровский на западном побережье острова Сахалин; дано по названию впадающей в него одноимённой реки.

^[13] Кусунай — устар. название сел. Ильинского на берегу залива Делангля на юго-западе острова Сахалин; дано по названию впадающей в него одноимённой реки.

^[14] Иессо — он же Эдзо, название острова Хоккайдо (Япония) до 1869 года.

^[15] Гиляки, тунгусы — устар. название нивхов и эвенков.